09.03
10:42
Государственность как источник смысловой погрешности
Читаю сейчас "Этногенез и биосфера земли" Л. Гумилева. Автор, в противовес исследователям, старающимся показать, что они делают выводы на базе марксизма, старается уделять больше внимания географическим и, соответственно, природным условиям местностей, в которых проживают исследуемые общности.
В доказательство этой точки зрения Гумилев приводит довольно много выявленных закономерностей в связях социальной и политической истории с изменениями в природных условиях. Универсальный уровень исследования приводит к невозможности критически анализировать все факты. И здесь обратила на себя внимание одна удивительная особенность, которая проливает свет не столько на исследуемое, сколько на исследователя, а точнее характерный слой, к которому тот принадлежит - отечественную интеллигенцию. Дело в том, что больше бездоказательных выводов автор делает, на мой взгляд, когда берет примеры из истории России. Например, Киевская Русь - Московия - Россия рассматриваются как фазы существования одного и того же государства или, по крайней мере, цивилизации. При этом, описывая китайскую историю автор неоднократно призывает обратить внимание на тот факт, что "Китай названного периода - это уже совсем другой Китай". Почему же у Гумилева не вызывает сомнений отождествление Киевской Руси, подобной южноитальянскому королевству викингов, с Московией, а Московии с Петровской Россией? Гумилев пересказывает историю о взаимоотношениях "русских с Византией", замечая, что понятие "византия" и "византийцы" было внешним, константинопольцы имели самосознание "ромеи", т.е. римляне. Но никаких комментариев не вызвало содержание, произношение и природа слова "русские" в тот период.
На мой взгляд, исследователи-интеллигенты ошибаются потому, что идут в русле западной историографии, считающей нормы производства исторических смыслов своих сообществ универсальными. Что это за нормы? Исторические смыслы на Западе - в Европе и Америке - рождаются в среде постоянного противостояния различных сообществ, цехов и корпораций. Поэтому негативные стороны активности одной из корпораций (католичество, рыцарство, еврейство, бюргерство, судостроители, кальвинисты, банановая корпорация, экологи, финансисты и т.п.) силами "оппонентов сегодняшнего дня" как правило растаскиваются и выставляются на общественное обозрение. Такая среда "упаковки смыслов" западной историографией принимается за аксиому. Между тем, византийский, а потом и российский способ упаковки смыслов рождается в несколько другой среде.
Если на Западе "европейскость" и "американскость" как правило во всех процессах остается за скобками, то "порфироносная государственность" в Византии и у нас, напротив, выпячена и обладает монополией на производство и трансляцию смыслов, выводимых в общественную ротацию. Сама эта государственность выступает в качестве не только военной, но и информационной монополии, единой корпорации. Местные сообщества, не поднимающиеся до уровня корпораций, занимаются не столько критикой действий друг друга, сколько шлифовкой спущенных сверху смыслов под местную конкретику. Поэтому формально одни и те же функции - работы со смыслами - осуществляемые историками, пиарщиками, журналистами - имеют совершенно другое материальное и процессуальное содержание и требуют для успешного выполнения совершенно других компетенций. Продукт тоже выходит совершенно другой.
Мы ярко и во всех красках от корпорации аристократия в отношении корпорации революционеры узнаем о зверствах в Вандее, знаем о разгроме гугентов католиками - роялистами в Ля-Рошели от протестантов, бежавших в Швейцарию, Шотландию, но мы ничего не знаем о "крещении войсками" эрзи на юге Нижегородской губернии, кроме фразы из официального отчета "воровские деревни все сожжены и воровские люди в тех деревнях все сгорели". Но мы не знаем и о действительной массовости этих мер, так как нет какой-либо другой оценки для критического сравнения: может быть, были сожжены два поселка "для отчетности".
Если оценивать формально, то вырисовывается из константинопольско-московской "властной традиции" этакий левиафан, наступивший на горло местному населению, под песни о всеобщем благополучии и высшей монаршей справедливости. Однако на практике за этим явлением стоит довольно слабый, но изо всех сил стремящийся показать силу "чтобы никто не догадался" - центр, именем которого совершается на местах все, что угодно наиболее активным представителям того же народа, "поднявшимся", то есть совершившим рывок "из грязи в князи". Функция, точнее социально-приемлемая функция, специалистов, работающих со смыслами, здесь одна - так или иначе воспеть то, что спущено "из центра", а если есть талант - хоть как-то адаптировать эту очередную фантазию к локальной действительности. Люди "реальных дел", вне зависимости от этих песнопений, "поймут все правильно": надо действовать по обстановке. Как и в любой другой ситуации. Ценность работы "смысловиков" сводится к дешевому интеллектуальному проституированию.
Интеллигенция в этой ситуации выбирает "самый сложный путь": опираясь на выработанную на Западе методологию анализа смыслов, произвести свой продукт. Если так делать "на голубом глазу" - картина получается благолепная, но имеющая мало общего с действительностью. Если кто из интеллектуалов интуитивно чувствует низкое качество такой работы, то списывает он это, как правило, не на недостатки аппарата при работе с такой средой, а на недостатки самой среды (климат не тот, народец подкачал и т.п.). Между тем, самым продуктивным был бы ответ на вопрос: как все-таки совершенствоваться человеку и обществу в условиях такой среды.
В доказательство этой точки зрения Гумилев приводит довольно много выявленных закономерностей в связях социальной и политической истории с изменениями в природных условиях. Универсальный уровень исследования приводит к невозможности критически анализировать все факты. И здесь обратила на себя внимание одна удивительная особенность, которая проливает свет не столько на исследуемое, сколько на исследователя, а точнее характерный слой, к которому тот принадлежит - отечественную интеллигенцию. Дело в том, что больше бездоказательных выводов автор делает, на мой взгляд, когда берет примеры из истории России. Например, Киевская Русь - Московия - Россия рассматриваются как фазы существования одного и того же государства или, по крайней мере, цивилизации. При этом, описывая китайскую историю автор неоднократно призывает обратить внимание на тот факт, что "Китай названного периода - это уже совсем другой Китай". Почему же у Гумилева не вызывает сомнений отождествление Киевской Руси, подобной южноитальянскому королевству викингов, с Московией, а Московии с Петровской Россией? Гумилев пересказывает историю о взаимоотношениях "русских с Византией", замечая, что понятие "византия" и "византийцы" было внешним, константинопольцы имели самосознание "ромеи", т.е. римляне. Но никаких комментариев не вызвало содержание, произношение и природа слова "русские" в тот период.
На мой взгляд, исследователи-интеллигенты ошибаются потому, что идут в русле западной историографии, считающей нормы производства исторических смыслов своих сообществ универсальными. Что это за нормы? Исторические смыслы на Западе - в Европе и Америке - рождаются в среде постоянного противостояния различных сообществ, цехов и корпораций. Поэтому негативные стороны активности одной из корпораций (католичество, рыцарство, еврейство, бюргерство, судостроители, кальвинисты, банановая корпорация, экологи, финансисты и т.п.) силами "оппонентов сегодняшнего дня" как правило растаскиваются и выставляются на общественное обозрение. Такая среда "упаковки смыслов" западной историографией принимается за аксиому. Между тем, византийский, а потом и российский способ упаковки смыслов рождается в несколько другой среде.
Если на Западе "европейскость" и "американскость" как правило во всех процессах остается за скобками, то "порфироносная государственность" в Византии и у нас, напротив, выпячена и обладает монополией на производство и трансляцию смыслов, выводимых в общественную ротацию. Сама эта государственность выступает в качестве не только военной, но и информационной монополии, единой корпорации. Местные сообщества, не поднимающиеся до уровня корпораций, занимаются не столько критикой действий друг друга, сколько шлифовкой спущенных сверху смыслов под местную конкретику. Поэтому формально одни и те же функции - работы со смыслами - осуществляемые историками, пиарщиками, журналистами - имеют совершенно другое материальное и процессуальное содержание и требуют для успешного выполнения совершенно других компетенций. Продукт тоже выходит совершенно другой.
Мы ярко и во всех красках от корпорации аристократия в отношении корпорации революционеры узнаем о зверствах в Вандее, знаем о разгроме гугентов католиками - роялистами в Ля-Рошели от протестантов, бежавших в Швейцарию, Шотландию, но мы ничего не знаем о "крещении войсками" эрзи на юге Нижегородской губернии, кроме фразы из официального отчета "воровские деревни все сожжены и воровские люди в тех деревнях все сгорели". Но мы не знаем и о действительной массовости этих мер, так как нет какой-либо другой оценки для критического сравнения: может быть, были сожжены два поселка "для отчетности".
Если оценивать формально, то вырисовывается из константинопольско-московской "властной традиции" этакий левиафан, наступивший на горло местному населению, под песни о всеобщем благополучии и высшей монаршей справедливости. Однако на практике за этим явлением стоит довольно слабый, но изо всех сил стремящийся показать силу "чтобы никто не догадался" - центр, именем которого совершается на местах все, что угодно наиболее активным представителям того же народа, "поднявшимся", то есть совершившим рывок "из грязи в князи". Функция, точнее социально-приемлемая функция, специалистов, работающих со смыслами, здесь одна - так или иначе воспеть то, что спущено "из центра", а если есть талант - хоть как-то адаптировать эту очередную фантазию к локальной действительности. Люди "реальных дел", вне зависимости от этих песнопений, "поймут все правильно": надо действовать по обстановке. Как и в любой другой ситуации. Ценность работы "смысловиков" сводится к дешевому интеллектуальному проституированию.
Интеллигенция в этой ситуации выбирает "самый сложный путь": опираясь на выработанную на Западе методологию анализа смыслов, произвести свой продукт. Если так делать "на голубом глазу" - картина получается благолепная, но имеющая мало общего с действительностью. Если кто из интеллектуалов интуитивно чувствует низкое качество такой работы, то списывает он это, как правило, не на недостатки аппарата при работе с такой средой, а на недостатки самой среды (климат не тот, народец подкачал и т.п.). Между тем, самым продуктивным был бы ответ на вопрос: как все-таки совершенствоваться человеку и обществу в условиях такой среды.
→ Государственность как источник смысловой погрешности
